Сергей Шабохин является одним из самых ярких сегодняшних беларусских художников и кураторов. Его искусство — о памяти, поисках идентичнсоти, свободе и ценностях человека — о всех тех вещах, которые близки каждому в любой точке мира. Для украинского зрителя имя Шабохина знакомо, он не раз был участником коллективных выставок и резиденций в Одессе, Днепре и Киеве.
Ранее Катерина Яковленко начала серию разговоров с беларусскими художниками об искусстве, где акцентировала внимание на влиянии искусства на протест. Специально для YourArt авторка поговорила с Сергеем Шабохиным о памяти, идентичности и искусстве во время перемен.
В последнее несколько лет в Украине художники обращаются к теме истории, памяти и архивов. Художник Никита Кадан назвал это историографическим поворотом. Для тебя тема памяти также важна. С чем связан этот интерес? Можно ли сказать, что этот вектор в целом интересен твоему поколению художников?
Действительно, я заворожен конструированием архивов и музейной эстетикой. Интерес к архивированию я обнаружил еще в школе, когда создавал многочисленные фан-коллекции и производил научные журналы для своего младшего брата. В академии я собрал огромную базу фильмов, а в последние два года сконструировал внушительный архив файлов из интернета о мировом современном искусстве. Многие мои произведения основаны на логике архива, глоссария и других исследовательских структур. Я также часто заимствую музейную эстетику и методологию. Тема памяти, истории, её невидимых или забытых слоев, работа с историческими документами — все это характерно для моей практики. Да, я действительно вижу этот вектор в произведениях коллег моего поколения, но если говорить о Беларуси, то не в таком заметном количестве, как например в Украине. С историей в Беларуси ещё работает Владимир Грамович, например. Фрагментарно можно также встретить высказывания непосредственно связанные с историографическим поворотом у ряда других художниц и художников моего поколения, например у Андрея Анро, Жанны Гладко, Алеси Житкевич, Леси Пчелки, Ольги Сосновской, Юры Шуста и других.
Какие материалы и формы выбираешь для подобной темы в своем искусстве?
Некоторые из циклов работ, которые я развиваю выглядят как авторский музей или архив. Чаще всего создаю инсталляции, в которые включаю найденные архивные материалы. Квази-музейный цикл «Практики подчинения» выставлялся в разных институциях, то принимая эстетику военных музеев в духе 60-х, то образ научной лаборатории, а то ритуального агентства. Часто архивы выглядят брутально, притворяясь, что они созданы дилетантами или представителями различных субкультур. Порой я экспонирую архивы незаметно, подчеркивая скрытый характер исследуемого. Для меня также важно в демонстрации архивов опираться на контексты экспозиционных условий, и менять способ их показа. Еще для эстетики многих моих архивных произведений характерен «офисный панк»: столкновение дотошности в конструировании и структурировании материалов с дешевым ксерокс-производством и хаотической брутальной образностью. Многие инсталляции включают заполненные папки или архивы, изображения и карты, состоящие из листов офисного формата.
В своем тексте «Регенерация в партизанских условиях» ты пишешь о скудном интересе к беларусскому искусству со стороны в том числе и Украины. Я с тобой соглашусь. Но ты в принципе часто приезжаешь в Украину и принимал участие в выставках, расскажи о том, как выстраивались эти связи. Как ты оцениваешь этот опыт?
Действительно, к сегодняшнему дню я лично познакомился с едва ли не большим количеством украинских коллег, чем я знаю в Беларуси (а у нас я лично знаком почти со всеми). С некоторыми украинскими художни_цами и куратор_ками я завязал дружбу, а с некоторыми уже успел посотрудничать, например с Никитой Каданом, которого ты упомянула в начале. Очень сильно тому, что я знакомлюсь с вашими представител_ницами помогает программа Gaude Polonia в Польше, где я живу четыре года. Во время стипендии я узнаю много новых автор_ок. Кроме прочего, я часто бываю в Украине, выставлялся и был в резиденциях в некоторых ваших институциях. Этот опыт прекрасен, ведь вести диалог не только с беларус_ками крайне полезно. И я надеюсь, что между странами возникнет еще больше сотрудничества и обмена знаниями. Я уверен, что в будущем не раз буду взаимодействовать с вашими эксперт_ками, и уже давно задумал ряд кураторских проектов с ними.
Мне также нравится твоя метафора художника как партизана. Но за этим стоит грустная история — многие художники, в том числе и ты сам, вынуждены были покинуть пределы своей страны и по сути часть белорусского искусства происходит за ее пределами. И здесь возникает вопрос того, как художник обустраивается на новом месте, о трудностях с которыми сталкивается, а также с вопросом идентичности и спектром тем, с которыми работает. Как на тебя повлиял переезд?
Метафора партизана принадлежит не мне: ее ввел Игорь Тишин и подхватил в своих проектах и манифестировал Артур Клинов. Я как раз наоборот в тексте «Регенерация в партизанских условиях», который ты вспоминаешь, агитировал за необходимость смены парадигмы тихого и скрытого партизанского движения к открытому активизму.
Я не вижу ничего печального в эмиграции художни_ц за границу. Переезд — это всегда часть художественного процесса и поисков, создания более расширенной сети возможностей и систем знаний. Потому-то так и важны интернациональные резиденции. Анализируя сообщество беларус_ок живущих в других странах, я вижу множество прогрессивного. Говоря о себе: я уехал, но при этом продолжаю непосредственно участвовать в белорусском искусстве, в том числе помогая в развитии системы. Я также не скрываю, что полон амбиций для реализации ряда важных преобразующих проектов в самой Беларуси — например, мы нацелены на создание в Минске музея современного искусства, хотим повлиять на реформы в системе образования и шире, в культурной политике. И сейчас в связи с тем, что происходит в Беларуси мы как никогда полны надежд на перемены.
Трудности переезда у меня тривиальные — бытовые вопросы, столкновение с бюрократией и сложности понимания местных контекстов. Но в целом переезд расширил осознание другого искусства: польского, а также того, что сейчас происходит в Берлине как наиболее заметном центре современного искусства. И сейчас я по-сути живу между странами и городами, создавая проекты в Беларуси, Польше и Германии, а также других странах, куда регулярно приглашают. Для искусства границы во многом — условность.
Рефлексией на переезд в Польшу стал цикл работ Border-Gap.
Как формируешь свою идентичность и осознаешь себя сегодня?
Я все-таки идентифицирую себя как белорусского автора, ведь мое самоощущение и костяк моих проектов неразрывно переплетены с Беларусью. Но я все чаще указываю на привязку к Польше и Берлину.
Говоря об искусстве в Беларуси, можно ли сказать, что весь период независимости страны именно андеграунд, низовое искусство формировали художественную среду?
В Беларуси с 1990-х сохранилась манера разделять искусство на официальное и неофициальное. Модель устарела, но все еще способна дать условное представление о происходящем. По-сути, к официальному здесь причисляются художники-ремесленники, монументалисты, графики, скульптора и живописцы, которые чаще всего входят в Союз художников и борются за государственные заказы, они же преподают. Практикующих актуальное искусство среди них единицы. Не официальными считаются те, кто как раз развивает актуальные стратегии в искусстве. Многие из них отучились заграницей, другие, как я, вопреки консервативному образованию через самообразование включились в систему современного искусства. Художественную среду в большей или меньшей степени формируют представитель_ницы обеих групп, но прогресс в искусстве на стороне вторых, конечно.
В своем тексте ты также говоришь о проблеме провинциализма. Может ли это наоборот со временем обрести форму интереса к белорусскому искусству?
Так и происходит, текст написан в 2011 и за это время многое поменялось. За этот период и система стала крепче, и архивы подняты, и налажено больше партнерских сетей с другими странами: Польшей, Грузией, Арменией, Литвой и Германией. Сегодня во время критики глобализма и постколониализма современное искусство кипит в самых неожиданных для него точках мира, и в этом плане интерес к Беларуси также заметен. Уверен, что нынешняя революция обратила внимание на Беларусь, и прогрессивные перемены смогут сделать высказывания беларусо_к и деятельность наших культурных институций и эксперто_к более видимыми в мире.
В Беларуси, как и в Украине, существует проблема преемственности между поколениями. Как ты для себя выстраивал ориентиры, кто был твоим кругом?
Ну сообщество в белорусском современном искусстве сравнительно узкое, все если не общаются друг с другом, то как минимум в курсе о практиках коллег. В этом плане у нас вполне можно проследить волны преемственности, даже если довольно косвенной. От опыта УНОВИС к витебским абстракционистам и концептуалистам, от Израиля Басова к Сергею Кирющенко, от Людмилы Русовой к Ирине Ануфриевой и так далее. Сети преемственности существуют. Я и сам нелегально преподавал в Академии искусств, понимая, как важно поддерживать начинающих авторо_к. Для меня лично важным стали разговоры об искусстве с Алексеем Луневым.
Почему для тебя важно заниматься проектами Zbor и KALEKTAR?
В Минске недавно позорно был упразднен Музей современного искусства. Проект KALEKTAR был создан как раз для последовательного формирования, анализа, и публикации архивов, а в будущем создания физической коллекции современного белорусского искусства и музея. Я не раз сталкивался с тем, что эксперт_ки белорусского искусства имеют серьезные пробелы в своих знаниях, и связанно это в первую очередь с отсутствием последовательных исследований уже проделанного опыта. Все это крайне важно для системы искусства любой страны.
Если говорить о белорусском искусстве сегодня, какие темы в первую очередь его характеризуют?
Ключевых тем множество, и как раз наш проект ZBOR пытается это анализировать. Если коротко перечислить некоторые из наиболее заметных на сегодняшний день тем и тенденций то это: интерес к урбанистике и городским тактикам; процессуальность, темпоральность, партисипаторные практики, эфимерность — тут художни_цы вокруг фестиваля «Работай больше! Отдыхай больше!»; феминизм, телесность, сексуальность, квир, перформативность; эмпатия и инклюзивность; междисциплинарность и мультимедийность; вездесущее проникновение документальности; политический минимализм; работа с предметами и критика капитализма; постсоветское и работа с историей. Сейчас, конечно, особенно заметна протестная волна на волне протестов, пришло время лозунгов, активизма и рефлексий на происходящее.
Можно ли назвать твое искусство активистским?
Частично, ведь с одной стороны я всегда являлся активистом в культурной сфере. Но с другой из 12 циклов над которыми я сейчас продолжаю работать активистские практики непосредственно используются только в одном из них, в других циклах более опосредованно, или даже принципиально обходятся.
Какую силу сегодня в постсоветском обществе принимает искусство?
Отвечу коротко. Постсоветское пространство сейчас сильно меняется и дробится. Искусство же помогает анализировать прошлое и настоящее и формировать будущее. То есть оно непосредственно может влиять на процессы, а может игнорировать их. Но современное искусство всегда является частью демократических преобразований.
Какую роль художники сегодня играют в политическом процессе в Беларуси?
Сейчас все гражданское общество в авангарде, креативность людей опережает многих активистских художни_ц. Как и в своих художественных практиках в революции художни_цы выбирают разные стратегии: кто-то документирует, кто-то на баррикадах, кто-то аккумулирует ресурсы для протеста. Лично я с первого дня роста гражданской активности — как мне свойственно — собираю архив протестов. Мы с белорусских художником из Амстердама Максимом Тыминько создали сайт cultprotest.me с плакатами для протестующих. Также я курирую выставки о протестах и нахожу источники финансирования для работы наших авторов в Беларуси.