Что вы успели сделать на посту директора Одесского художественного музея?
Я бы не говорил о себе, потому что речь идет о команде. Нам удалось превратить музей в одно из самых интересных мест в городе; начать трансформировать экспозицию, а это очень долгий процесс. У нас уже вывешены роботы, созданные в конце 20—начале 21 веков.
Постоянно проходят лекции, детские программы и другие события, которые привлекают людей в музей. О его существовании вдруг вспомнили люди, которые давно о нем забыли или десятки лет вообще в нем не бывали. Музей становится must see для туристов.
Дальше планируем собирать полноценную коллекцию современного искусства и расширяться.
Тенденция к улучшению музеев становится модной сейчас в Украине: Кмытовский феномен и Женя Моляр, Национальный художественный музей. Но если мы вернемся к негативным вещам в современной культуре, что бы вы отметили как проблемы?
Безразличие к культуре, архаичный менеджмент, консерватизм официальной художественной политики — это у нас было всегда. Посмотрим, что нам даст новая власть. Особых надежд я не питаю, но единичные позитивные сигналы неожиданно появляются.
У вас состоялся проект Маши Куликовской и Ночь в музее. Расскажите больше о них.
Ночь в музее — это инициатива Кати Тейлор, а выставка Маши Куликовской — куратора нашего музея Маши Целоевой.
Куликовская выставлена в двух форматах: несколько вещей экспонируются в качестве интервенции, а основная выставка показана в гроте под музеем. Грот должен стать пространством для современной скульптуры, а выставка Маши — первая ласточка в этом направлении. За Куликовской как за художницей я слежу давно.
Раз уж мы заговорили о Маше и молодом поколении. Арсен Савадов сказал недавно, что молодое поколение не дало ничего нового, и он ждет пока придет другое.
Какие у вас мысли на этот счет?
Я считаю, он несколько категоричен. При моем полном неприятии идеологической конъюнктурности группы «Р.Э.П», они все-таки явление в украинской культуре. Хочу выделить Жанну Кадырову, которую я считаю гениальным скульптором и высоко ценю.
Есть поколение художников, пришедших из уличного искусства, есть Назар Билык, Роман Минин, Роман Михайлов, Степан Рябченко и многие другие.
Не всем представителям нового поколения свойственен гигантизм как у Арсена, но это никогда и не являлось обязательным условием.
В постоянную экспозицию Одесского музея я включил работы двух одесских стрит-артистов — APL315 и Димы Колоскова.
Многие критикует переход с улицы в институции APL315.
Это внутрисубкультурные проблемы. С точки зрение искусства — я все-таки человек из этого мира — увидел в нем готового художника: прямого, злого, радикального, который работал с огромными форматами. Для меня это стало настоящим открытием. Мне нравится его адекватная реакция на социальную реальность, а не надуманная с мест, где гранты выдают.
А Дима Колосков?
Дима — в чем-то противоположность APL315. В отличие от APL315, он соткан из комплексов, неуверенности и клише, которые не маскирует, а активно с ними работает. Он интересен визуально, как в уличных вещах, так и в станковых.
Если APL315 — брутальный, то Колосков — нежный и ранимый.
В чем главное отличие одесской школы от киевской?
Я пытался выстроить художественною сцену в 90-х: тогда одесситы не только иногда дышали в затылок киевлянам, но и киевлянам приходилось дышать в затылок одесситам.
Сегодня отличительной чертой является провинцилизация общего фона, на котором все еще выделяются крупные фигуры.
Как вы считаете, если б сейчас нужно было писать историю украинского искусство, откуда нужно начать? Павел Маков говорит, что с 1991 года, Никита Кадан, что с одесских концептуалистов, а Тиберий Сильваши — с 17 века.
А вам как кажется?
Все правы. Надо начать с 1991 года, но при этом предусмотреть некие расширения для явления, которые предвещали будущую эпоху: киевские и одесские трансавангардисты конца 80-х, одесский концептуализм, Харьковская школа фотографии, львовский экспрессионизм с элементами концептуализма — это предыстория той истории, которая начинается с 1991 года.
Простая схема: «Начинай отсюда!» — не работает. Она не релевантна, гораздо более объективную картину ситуации способна дать несколько усложненная карта.
Недавно PinchukArtCentre издал книгу «Чому в українському мистецтві є великі художниці». Кто вам симпатичен в женском искусстве?
Я люблю женщин. Я не знаю что такое «женское искусство». Влада Ралко — это женское искусство?
В каком-то смысле, да.
Тогда такое женское искусство меня интересует не тем что оно женское, а тем, что оно искусство.
Женщины в искусстве интересны, когда они делают искусство, а не тем, что они женщины. Мир политкорректных квот, мне кажется, достаточно совковым. Искусство нужно оценивать без поправок на гендер.
В 2001 году проходила выставка «Амазонки русского авангарда». Они были интересны не тем, что они амазонки, а тем, что они делали русский авангард — искусство, которое не занимало гендерного места. Если мы посмотрим на историю советского периода, то все 70-е годы прошли под знаком лидерства художниц: Наталья Нестерова, Татьяна Назаренко — именно ими был сформирован стиль 70-х. В Киеве была Татьяна Яблонская. В конце 80-х появились мощнейшие художницы из Прибалтики.
Что вы думаете о декоммунизации сейчас?
Еще один привнесенный дискурс. С одной стороны — абсолютно варварская политика национальной памяти, а с другой — перебор в том, что называется «совкодрочерство». Сегодня молодые люди пытаются придумать прогрессивный смысл советской архитектуре. Забавное занятие. Были отдельные талантливые вещи, но в целом — архитектура в СССР была задавлена типовыми проектами, воспроизводившимися от Таллина до Сыктывкара.
Другое дело — монументальное искусство того времени. Сегодня оно не воспринимается обывателями как искусство, и это ужасно. Нами утрачены прекрасные образцы, которые не были вовремя внесены в реестр памятников. Какие-то хирургические операции производить надо, потому что, когда площадь каждого центрального города и села Украины маркирована истуканами Ленина — их надо было убирать. Но декоммунизация — это не смена идолов, это — критическое переосмысление.
Я на втором этаже в музее добавил в экспозицию портрет Иосифа Сталина, который создал Исаак Бродский. Оформил черной тканью, повесил под самый потолок, так, что он выглядит как «старший брат, который наблюдает за нами».
Портрет интересен, тем, что он был создан еще до обожествления Сталина в 1927 году, и Бродский писал диктатора с фотографии, как гиперреалист: он очень достоверно воспроизвел его сухорукость. С тех пор никто так не показывал вождя, это было табуировано. Божество не может иметь недостатков, а на нашем потрете божество — живой человек, но при этом все равно большой брат.
Показывать в экспозиции пейзажи и цветочки и замалчивать основные работы художников того времени, которые были выполнены под идеологический заказ — это ложь. Это были ангажированные художники, которые создавали ложь, а прятать эту ложь и представлять их цветочками — другая ложь.
Расскажите больше о коллекции музея.
У нас большая коллекция Айвазовского, которого любит массовый зритель. У нас есть безусловные жемчужины: Врубель, Серов. «Парижское кафе» Александра Мурашко, Василий Кандинский — рассказывать можно бесконечно. Если б у нас было большое помещение, музей был бы намного интересней. В свое время после войны, коллекция была выстроена на основе демократически-народной идеологии, мягко переходящей в советскую. Мы хотим усилить академическую составляющую, показать больше старой «дворянской культуры», сделать акцент на модернизме и развиваться в сторону современных тенденций.
Расскажите о планах музея.
Огромное новое здание (смеется).
А выставки?
У нас третья после Третьяковской галереи и Русского музея коллекция работ Константина Сомова. В сентябре открываем выставку Сомова с куратором Павлом Голубевым. Думаю, эта выставка станет и зрелищной, и получит научный резонанс.