Лена Сиятовська — художница, перформерка. Работает с новыми медиа, перформансом, инсталляцией и графикой. Среди основных интересов художницы — тема социальных отношений, культуры потребления и процесс постсоветских трансформаций. Лена родилась в Чехословакии (сейчас Чехия), выросла в Днепре, живет и работает в Киеве. В 2019 году получила стипендию Министерства культуры Польши Gaude Polonia. Участница программ Set Art Laboratory и Coming Out Out of Isolation, IZONE.
Маша Вторушина встретилась онлайн с художницей и поговорила о перформансах, роли зрителя, путешествиях и границах.
Ну что, давай с самого начала. Ты родилась в Чехии, выросла в Днепре, потом переехала в Киев, училась и работала в Польше, но вернулась в Киев. Что стоит за этими переездами?
Я родилась в городе Кронштадт, мой отец как раз там заканчивал службу. С момента отъезда я больше туда не возвращалась и этого места раньше не помнила, представляла только по рассказам. Год назад я попала туда с мамой и это было очень странное ощущение: я впервые увидела город, где родилась. Я почувствовала странную ностальгию по отношению к месту, которого никогда не знала. Моё представление об этом городе материализовалось. И он показался мне самым настоящим из всех. Это очень на меня повлияло: с того момента я начала фокусироваться на теме мест и границ. Мне и раньше сложно было оставаться на одном месте. Всегда нужны были другие пространства, поездки, резиденции, смена контекстов. А после пребывания в этой начальной точке, я начала сравнивать, как чувствую себя в разных пространствах, что на меня влияет, что происходит по возвращении, и как я меняюсь.
Как ты работаешь с пространством? Какие места для тебя важны?
Больше всего я рассказываю о том, что беспокоит меня в данный момент. Во время перформанса мне интересно делать то, что хочется прямо сейчас. Почти всегда у меня есть некий план, но он не детализирован и дает возможность импровизировать. Но всё равно получается так, что в действие вплетается контекст пространства.
Например, в Люблине в прошлом году я сделала перформанс My room is nowhere на автовокзале. Я скучала по дому и ощущала связь с Украиной, чувствовала себя непривычно. Люблин — ближайший к границе Украины большой польский город.
А автовокзал — точка, где встречаются многие мигранты. Это место где-то посредине: и не Польша, и не Украина. Граница, промежуточное пространство. Я пришла на автобусную станцию и попыталась очертить свои личные границы: выкладывала из ленты контур своей киевской комнаты, где я больше никогда не окажусь. Я рассчитывала на взаимодействие с прохожими. Расширяя свои границы, я бы в любом случае нарушила границы других. Человек мог выбрать: зайти в мою «комнату» или нет. Но все произошло не так, как я хотела. Ветер не давал мне разложить ленту, как нужно. Мне казалось, что люди будут вовлекаться во взаимодействие, но они сторонились, занимали наблюдательную позицию. У человека есть конкретная цель: сесть на автобус и доехать из пункта А в пункт Б. По сути, больше всего нарушал границы, которые я стремилась обозначить, именно ветер.
Мне нравится это в перформансе: даже если есть идея, и ты знаешь, что хочешь делать, то все равно никогда не предугадаешь, что из этого получится. Это открытый процесс, даже если есть какой-то план. Потом я повторила этот перформанс в галерее Labirynt, и все прошло абсолютно иначе.
В Польше мощная и давно сложившаяся школа политического перформанса. А еще, все больше ощущается деятельность правых у власти: нарастает гомофобия, ужесточается цензура (например, куратор Ежи Мизиолек со второй попытки убрал из экспозиции Национального Музея Варшавы работы художниц-феминисток, в том числе, видео Наталии Лах-Лаховиц Consumer Art), люди атакуют ЛГБТК+ демонстрации. Твои работы скорее аполитичны и в основном направлены на рефлексию и анализ личных переживаний. Как и с чем ты работала в этой среде?
Я приходила к куратору с готовой идеей и мы скорее дорабатывали формальное решение. Как сделать проекцию, как организовать подачу работы и так далее. Я была удивлена, встретив полную открытость. Со мной находились художники, которые работали с очень широким кругом тем и медиа. Они, конечно, думают и говорят о том, что происходит сейчас в Польше.
Например, в школах запрещают уроки сексуального образования, а детям с шести лет планируют разрешить ходить на охоту. Правительство пытается полностью запретить аборты даже в самых крайних случаях — если беременность в результате насилия, или плод поврежден и угрожает жизни женщины. Раньше женщины, которые хотели сделать аборт, просто выезжали из Польши. А сейчас, когда закрыты границы, абсолютно непонятно что им делать. Если кто-то донесет на женщину, которая сделала аборт на территории Польши, она будет нести уголовную ответственность. В целом, это ложится в рамки прививания традиционных ценностей. Напрямую эти темы искусство активно не затрагивает. Это настолько громкие вещи, что самая лучшая форма высказывания — социальный протест. Многие художники ходят со всеми на митинги и постоянно говорят об этом в соцсетях. У каждого своя практика, но эти проблемы действительно объединяют. Во время карантина проходил протест «Pieklo Kobiet» — «Женский ад». Ты наверняка видела.
Я устройство Польского государства не критиковала, не ощущала на себе какого-то давления, либо ограничения. Скорее, чувствовала себя гостьей. В арт-комьюнити всё в порядке. Несмотря на мой плохой польский, с профессорами было отличное взаимопонимание. Но в общем сложно не заметить особого отношения к украинцам, снобизм очень ощутим. Однажды, я поехала за материалами для работ на окраину Познани. В супермаркет зашли рабочие, которые говорили на украинском. В очереди на них практически все смотрели искоса. Меня обычно принимают за польку, поэтому тогда я специально заговорила на украинском. И кассирша тоже бросила кривой взгляд.
Кстати про супермаркеты. Я видела документацию твоего перформанса «0,99 zl», где ты предлагаешь людям необычные товары, которые по сути не имеют ценности на рынке. Расскажи подробнее.
Эта работа касалась рыночных отношений, культуры потребления и ощущения человека в этой среде. «0,99 zl» была сделана на резиденции в Устке, в Балтийской художественной галерее. Устка — это небольшой город на берегу Балтийского моря, очень живописный.
Я решила, что буду продавать предметы, которые были найдены в окрестностях и на побережье. Все эти вещи изначально не имеют какой-либо стоимости. Разве что, некую ценность для конкретного человека. Лед с «Пруда призраков», перья чаек, песок, вода с Балтийского моря, фигурки из оберток от популярных там конфет «Krówka». Я все это собрала и разместила на сайте объявлений Allegra, вроде нашего OLX. В результате, купили перья и хотели забрать лёд. Было понятно, что людям, которые откликнулись на объявления, эти предметы нужны постольку поскольку. Что это скорее коммуникация. Было интересно, насколько я смогу посредством таких рыночных отношений найти связь с людьми, с которыми у меня разный язык и культурный опыт.
На самой выставке в Балтийской галерее был экран с объявлениями. Сам характер текстов был не совсем типичный для сайта-барахолки. Я думала о культуре потребления и об одиночестве. В какой-то момент мне показалось, что в антиутопическом будущем, наши материальные потребности могут стать единственным мотивом общаться с другими людьми. Сейчас, в изоляции, это ещё больше ощущается, я уже вижу, как главная потребность во взаимодействии базируется на покупке чего-либо. Ты выходишь только в магазин, что-то покупаешь, либо в пункте доставки забираешь товар. То есть, культура потребления стала единственным пространством для общения.
Но существует много культур, для которых реальный рынок — и есть основная площадка для общения. Восточные, например. В Марракеше рынок является всем и сразу: способом заработка, местом обмена товаром, свежей информацией, даже местом памяти. И эти все обмены происходят, пока ты покупаешь или торгуешься.
Да, но на самом деле такое общение — скорее фикция связей. Например, официант тебе что-то приносит, улыбается и желает хорошего дня. Это же не по-настоящему, ведь на самом деле ему от тебя нужны чаевые, а не взаимность. Я думала, что в развитых странах, где все будет автоматизировано и будут работать роботизированные сервисы доставки и обслуживания, не будет необходимости в этих фикциях. В перформансе мне хотелось преодолеть функциональность такого общения.
Ты в перформансе часто фокусируешься на тонких и неочевидных бытовых моментах, предлагая людям более интенсивно включиться в их проживание. Максимально размываешь границу между искусством и жизнью. Проводишь ли ты для себя грань между ними?
Я не считаю, что работа должна быть обязательно выставлена в галерее или специальном пространстве. Да и выставки сами по себе перестали быть настолько важны. Для меня важнее закончить своё высказывание, а как оно будет закончено — зависит от ситуации. Конкретно какой-то грани нет, если ты об этом.
А если работу никто и никогда кроме тебя не увидит?
Если работу увидит зритель, значит она состоялась в его интерпретации. Но для меня все-таки важнее выразить то, в чем я сама хочу разобраться. Зрителя может не быть вообще, или он может быть случайным, а может быть знакомым. Так как я не могу спрогнозировать, кем он в финале окажется, то было бы очень странно под него подстраиваться.
Эта позиция практически противоположна тому, как всё глобально устроено в индустрии. У тебя, кстати, ещё работа есть, посвященная арт-рынку.
Да, это были результаты опроса, которые я проводила среди участников стипендиальной программы Gaude Polonia. По большей части, это украинцы, так что проект об украинском арт-рынке. Он касается внутренней стороны того, что происходит в культурной среде. Она не всегда понятна исключенному зрителю. Мне было важно развеять мифы вокруг этого рынка. Например, что художница может позволить себе заниматься только искусством, что она может выжить за счет продажи своих работ. Что ей достаточно поддержки, которую предлагает государство. Почему-то часто людям кажется, что художник — это привилегированный статус. Но редко кто может позволить себе заниматься только искусством. Как показала эта работа, у 83,3% опрошенных художников искусство не является основным доходом, и есть дополнительный заработок. Очень хочется верить в то, что работа художником может позволить заниматься искусством и жить за эти деньги, но это не так. Как в Украине, так и во многих европейских странах.
Да, у нас не принято открыто ставить вопрос о том, из чего состоит заработок художника. За счет этого, мне кажется, не было достаточного резонанса вокруг выставки «Art Work: Мистецька Праця» в Мистецьком Арсенале. А много кто вообще просто притворяется, что все в порядке. В общем, полное безразличие, поэтому вокруг происходят очень странные вещи.
Ну да, было бы прекрасно, если бы все продавали достаточно работ. Но нет, и художники вынуждены приспосабливаться. Эти правила сейчас слишком сложно поменять. У меня нет вообще цели что-то продавать, потому что я тогда не смогу быть до конца честной с тем, что делаю.
Чем ты в изоляции занимаешься сейчас?
Онлайн-практиками. Сижу в интернете, как и все (смеется).
Появилась идея проекта «Польская граница». Я хотела съездить к другу, который сейчас там, но из-за закрытия границ не могу этого сделать. По сути эта несостоявшаяся поездка осталась только на картах и в планах. Я попробовала пройти границу виртуально, но это тоже невозможно сделать, так как Google позволяет подойти к пункту пограничного контроля, но не позволяет пройти его. Есть отрезок между странами, на котором нельзя находиться даже онлайн. Я записала два видео с разных пропускных пунктов, где я «хожу» по карте вдоль польской границы. Там можно увидеть машины в ожидании и людей, которые зависли во времени — это похоже на то, что происходит сейчас — мы все ждём. Пройти границу я смогла только перескочив на карте этот отрезок. Складывается ощущение, что многое мы можем делать виртуально, но, оказывается, ограничения — повсюду. Кстати, о свободе в онлайне у меня будет следующая работа, на финальной выставке Set Art Laboratory. О самоощущении во время карантина, и репрезентации себя в соцсетях, и не только.
