Підтримати

Харьковский сад

Мне всегда нравился образ заброшенного индустриального здания, которое поглощает природа. Какое-то время я жила возле подобного места. На шахте имени Максима Горького в Донецке не добывали уголь, но на ней в больших объемах откачивается вода. Через забор можно было увидеть, как на старых кирпичах и разваливающихся стенах прорастают и впиваются корнями деревья и кусты. Ничего не может быть красивей и трагичней разрушаемой природой индустриальной утопии. До войны я фантазировала, что на этом месте мог бы найти себе пристанище современный театр или центр перформанса. Почему-то всегда воображалось, что именно танец и не санкционированная природа должны этому месту придать новых смыслов. Но мои фантазмы остались в поле воображения. И чужой фантазм вытеснил все представления о городе как о саде. 

Когда харьковский художник Павел Маков создал книгу «Донроза», рассказав историю Донецка от имени главного садовника, мне казалось, это ярче всего описывало мой тогдашний город. Через метафору и образ сада и городского планирования можно было раскрыть разные аспекты этого локального сообщества, проговаривая при этом глобальные проблемы постиндустриальных городов. В этой книге собраны все возможные мифы Донецка — как то, что это самый зеленый город, город миллиона роз, европейское городское планирование и многое другое. В творчестве Макова сад — не случайный образ, он проходит сквозь всю его практику, но в «Донроза», на мой взгляд, совместно с историей города, обрастает новыми контекстными значениями. Развивая эту мысль о саде, можно сказать, что все эти территории за шесть лет прекратились во что-то сродни Лихолесья, когда на него пала тень Саурона. Сад был заброшен и на его месте выросло нечто другое.

Мы часто говорим о том, что на воображаемом и эмоциональном сегодня строится понимание нынешней политики. Фантазии и желания вытесняют реальность и критическое мышление. Например, голландский исследователь медиа Ден Хасслер-Форест в своей книге Science Fiction, Fantasy, and Politics: Transmedia World-Building Beyond Capitalism показывает радикальную энергию, которую несут в себе фантастические-миры, с их возможностью создать новые взгляды на политику, популярную культуру и антикапитализм.

Одним из объединяющих факторов во всех этих сказках, которое все больше переходят в поле реальности, является наличие магических сил, которыми наделены растения. Леса и сады становятся важным местом действия персонажей, они влияют на их поведение, вмешиваются в повествование.

Мне кажется, что для всей территории постсоветской Украины тема сада больше всего отражает происходящие процессы в социуме и культуре. В особенности для Харькова, оказавшегося в пограничной зоне: между прошлым и будущим, между социализмом и капитализмом, между войной и миром, между руиной и возрождением. Эту тему контрастов можно развивать и дальше. Но как здесь не говорить о саде в гумбрехтовском понимании этого термина или о саде как о части мистической культуры? Как здесь не представлять, что в какой-то момент закон будут диктовать не асфальт и бетон, а травы, цветы, деревья и природный мир [1], насыщая пространство кислородом и новыми смыслами?

Для меня харьковская биеннале не стала местом, где я планировала увидеть красивое или умное, или «правильное» искусство. Я ничего не ожидала ни от художников, ни от искусства, ни от кураторов, ни от самого Харькова. Тем более, что ожидаемо предполагалось, что на плечи кураторов упадет гораздо больше ответственности и обязанностей, как технических, так и контекстуальных. Они были и садовниками, и ландшафтными дизайнерами, и лесорубами, и сотрудниками ЖЕКа, которые создавали «тоталитарные клумбы» [2]. Мне хотелось увидеть то, чего я раньше не видела или не знала. И в то же время мне хотелось представить себя в виде наивного зрителя, который оказался в пространстве и обстоятельствах, ранее не познанных и не знакомых. По сути, мне хотелось, чтобы и меня поглотила природа так, как и шахту имени Максима Горького.

Мой главный интерес был прикован к пространству гостиницы Харьков, специально открытому на несколько месяцев, где главное высказывание о саде разворачивается на фоне разрухи. Это не руина, — по-Магриттовски заявляют кураторы выставки в своем тексте. И это действительно не есть руина, хотя вокруг все напоминает о ней: отсутствие полов, потолков, обмотанные скотчем колонны в холле отеля… Гостиница «Интернационал» (именно так она называлась изначально) была построена по проекту архитектора Григория Яновицкого в 1932–1936 годах в разгар Голодомора и репрессий. Это прекрасное здание, построенное в стиле конструктивизма, выходит на площадь Свободы — одну из самых больших площадей в Европе. Нарратив выставки начинается во внутреннем дворе, проходит через узкие, но высокие коридоры, продолжается среди облупленных стен и обвисших обоев, прерываясь лентами и ограждениями в целях безопасности зрителя. Начиная с вопросов локальной и глобальной экологии высказывание сводится к разговору о войне и мире, насилию и тирании. Но, по сути — о поглощающим этот сад Лихолесье. Безусловно, пробираясь среди всех этих работ, можно увидеть разные высказывания, где-то уже знакомые, где-то трогательные, где-то прямолинейные, где-то наивные. Но, когда вы идете по дороге, неужели ожидаете увидеть исключительно ровную газонную траву? Полагаю, что для этих целей нужно ехать в отель, где «все включено», но точно не в отель в Харькове. Здесь «норма» другая. Шероховатости, противоречия, пробелы, впадины, и право на ошибку [3] формируют эстетику этого места. И именно из-за этого это место привлекательно. Возможно, кто-то посчитает, что открыть выставку в таком пространстве это и есть ошибка, или что все харьковское биеннале это и есть ошибка. Но, на мой взгляд, это не так.  

Ліа Достлєва, «Я люблю, коли співають канарейки»

Ліа Достлєва, «Я люблю, коли співають канарейки»

Завершается выставка тремя работами, на которые стоит обратить внимание. Первая — Лии Достлевой. Аудиовизуальная инсталляция «Я люблю, когда поют канарейки» посвящена канарейками, которых запускали в шахты, чтобы проверить состояние газа. Если канарейка не пела это свидетельствовало о высоком уровне загрязнения воздуха. Вторая — работа «Зимнее садоводство» Сергея Григоряна — танк-теплица, рефлексия художника на начало войны. Но если работа Достлевой для меня это история о насилии, то в случае с Григоряном — разговор о ненасильственных практиках. В каталоге указано, что работа может быть считана как продолжение дискуссии о разделении мира на кочевников и земледельцев. Но в моем воображении данный танк не стреляет боевыми снарядами, он стреляет цветами.

Сергій Григорян, «Зимове садоводство»

Сергій Григорян, «Зимове садоводство»

Третья работа — сама площадь Свободы, вид на которую разворачивается с балкона гостиницы Харьков. Стоя на балконе здания сталинского периода, после того как прошел мимо работ посвященных экологическим и политическим катастрофам, войне и тирании, разрухи и запустения, кажется, начинаешь дышать иначе. Воздух будто бы чище и свободнее.

Но на мой взгляд, самое интересное в харьковской биеннале это наличие нескольких площадок, параллельные выставки и детская программа (как будто в постмодернистском романе, все действия разворачиваются одновременно и если прочитать все главы, окажется, что все связано между собой). Возможность увидеть не только молодое искусство, но и уже известных авторов — Алевтину Кахидзе, Павла Макова, Андрея Сагайдаковского и др. Или возможность увидеть работы детей и подростков, которые в будущем и сформируют уже новое молодое украинское искусство. На мой взгляд именно по этой причине детская программа заслуживает отдельного внимания.

Еще одна важная вещь — это то, что среди этих обозначенных на биеннальной карте мест, блуждаешь действительно, как в саду. За короткое время проведенное в выставочных стенах, я видела многих посетителей — обывателей, работяг, обычных горожан, которые случайно или целенаправленно забрели в художественные пространства. Или, скажем, охранники, которые лучше любого медиатора объясняют суть того или иного произведения искусства.

Все это дает почву для того, чтобы корни деревьев, трав и кустов проросли даже в самых сложных условиях.

Пока я шла пешком из центральных локаций к вокзалу, через маленькие и полузаброшенные улицы, через рынок и Автосервис, встретила два мертвых бездомных, лежащих в двухстах метрах друг от друга. Люди вокруг обсуждали что, вот опять мол лежат, и что с этим делать, вызвал ли кто милицию.

Замерзшие на улице люди в 1990-е были темой для «Замороженных пейзажей» Сергея Браткова, оказавшиеся «на социальном дне» горожане в те же кризисные 1990-е вдохновили Бориса Михайлова на его серию «У земли».  Фраза «Кажется, я захожу в наш сад», ставшая лейтмотивом Второй биеннале молодого искусства, это перефразированный фрагмент работы Данила Ревковского и Андрея Рачинского «Война надписей». Почему-то увидев два трупа на одной харьковской улице я подумала именно о практике Ревковского-Рачинского. Сейчас они одни из немногих, кто продолжает эту особую харьковскую эстетику, с ее внутренней жестью и болью.  

Андрій Рачинський і Даніїл Ревковський, «Темрява»

Андрій Рачинський і Даніїл Ревковський, «Темрява»

Андрій Рачинський і Даніїл Ревковський, «Темрява»

Андрій Рачинський і Даніїл Ревковський, «Темрява»

Деревья и кусты проросли в шахте Горького за много лет. Семена надувало ветром или их туда приносили птицы. В самом начале этого всего не увидеть, не увидеть где какие семена были заложены. И не все семена прорастают сквозь кирпичи и бетон, только сильные корни способны закрепиться в такой неестественной среде. Возможно с садом и искусством в Харькове такая же история. Каждый год я слышу от многих об их желании уехать из города туда, где больше возможностей работать в сфере культуры, больше искусства. Некоторые покидают город, кто-то остается.  

Каждый раз город сталкивается с противоречиями внутри собственного сообщества, разделяя и без того небольшие группы на еще меньшие сообщества.  

В таком городе как Харьков, наверное, не может быть ничего другого, кроме как такой сад.

[1] К слову, совместная работа Саши Курмаза, Лизаветы Герман и Маши Ланько это создание Queer Garden — создание сада, в котором были в знак солидарности с представителями ЛГБТ высажены однодомные, то есть однополые растения. Растения были высажены в одном их харьковских парков. Как отметил со-куратор биеннале, Борис Филоненко, в силу того, что город поделен между департаментов, подобный жест может считаться радикальным вмешательством в городскую среду и культуру.

Эта работа особенно хорошо резонирует с тем, как часто в городе реконструируют парки и скверы, в частности сейчас происходит реконструкция Саржин яра и части Центрального парка имени Горького..

[2] Тоталитарная клумба — термин художницы Алевтины Кахидзе, соданный в рамках ее практики. Так художница называет традицию озеленения городов, когда сотрудниками Управления благоустройства формируются «креативные» и «красивые» клумбы, высаживаются растения по определенному плану и сценарию. С творчеством и практикой Алевтины Кахидзе можно ознакомиться в рамках параллельной программы Второй биеннале молодого искусства.

К слову, в рамках биеннале художник Евгений Самборский создал партисипативную работу с сотрудниками харьковских ЖЕКов, которые занимаются подобной практикой. На полотне он предложил им нарисовать карту города и те места, которые они облагородили.

[3] Размышления на эту тему также важны. Где ошибка может быть допущена, кому прощают ошибки, а кому — нет. Кто формирует мнение, о том что ошибка совершена? В частности, Татьяна Кочубинская говорит об ошибке как о запрограммированном коде в работе пространства Closer.